2017-5-11 11:48 |
Forbes. Kz. На этот вопрос попытался ответить главный экономист Европейского банка реконструкции и развития Сергей Гуриев, главный экономист Европейского банка реконструкции и развития, рассказывает Forbes Kazakhstan, по каким причинам из нашей страны ушли иностранные банки, в чем Казахстану повезло с Китаем и почему нет смысла проводить экономические реформы без поддержки общества.
F: В Transition Report 2016–2017, представленном ЕБРР осенью, говорится, что ожидается ослабление валют постсоветских стран как отражение тенденций оттока капитала с развивающихся рынков. Однако рубль и тенге довольно активно укрепляются третий месяц подряд в связи с ростом цен на нефть после минимальных значений начала 2016. Хотя в Казахстане ходят слухи, что укрепление нацвалюты – явление временное. Насколько высок риск дальнейшей девальвации?
– Действительно, мы писали, что при сохранении текущих цен на нефть вполне возможно произойдет отток капитала с развивающихся рынков. Но в последние несколько месяцев цены на нефть выросли, и это привело к тому, что валюты стран – экспортеров нефти, таких как Казахстан и Россия, стали укрепляться. На сегодня, при условии сохранения нынешних цен на нефть, нет особых причин ожидать девальвации валют нефтяных стран. Они могут появиться, если цены на нефть снизятся или если будут резкие изменения в денежной политике западных стран. Пока же курсы тенге и рубля находятся более или менее в равновесии с ценами на нефть.
Однако правительство РФ заинтересовано в более слабом курсе рубля и собирается предпринять действия для достижения этой цели. Вполне возможно, что так и произойдет. Что будет в Казахстане – зависит от того, что станет делать правительство РК и как будут вести себя цены на нефть.
F: Если Россия все же уронит рубль на заявленные 10%, скажется ли это пропорционально на тенге?
– Безусловно нет. Российские действия – это одно, казахстанская ситуация – другое. У этих двух стран разные цели по инфляции, разная денежная политика, поэтому, скорее всего, у их валют будет разная динамика. Так было в последние несколько лет, когда девальвация в Казахстане произошла существенно позже, чем в России.
F: Позже, но все-таки она неизбежно происходила. Мы хорошо помним, в каком, практически безвыходном, положении оказались наши производители, когда монетарные власти восемь месяцев держали курс тенге, несмотря на резкое падение рубля, при открытых таможенных границах.
– С тех пор случились важные изменения – переход на плавающий курс тенге. Все знают, какие проблемы бывают, когда существуют регулируемые цены или курсы валют. Если у вас завышен курс валюты по отношению к рыночному, возникает ряд искажений. И в этом смысле, конечно, правильной стратегией является поддержание плавающего курса и инфляционное таргетирование.
Надеемся, что цели по инфляции будут достигнуты и она в этом году будет на уровне 7,5%, как и предполагалось.
F: В Transition Report также говорится, что Казахстан наравне с Румынией показал значительный прогресс в части чистки своих балансов. Однако недавно выяснилось, что государству придется дополнительно выделить на спасение банков еще 2 трлн тенге, то есть почти $6,5 млрд увеличения дефицита бюджета и трансфертов Нацфонда. Насколько вообще оправданно оказывать финансовую поддержку БВУ за счет средств налогоплательщиков? И из чего правительству нужно исходить, определяя объемы этой помощи? По мнению Fitch, например, Россия потратила на $8,6 млрд больше, чем было необходимо.
- Если банки не располагают существенным капиталом, они не могут предоставлять финансовые ресурсы экономике, и это, соответственно, ограничивает экономический рост. Поэтому и в западных, и в восточных странах во время или после кризиса либо государство, либо акционеры, либо вкладчики должны так или иначе помогать банкам. Есть целый ряд подходов к этому. Так, в ЕС кредиторы тоже вынуждены участвовать в рекапитализации банков, не говоря уже об акционерах. Но во многих странах это делает именно государство.
Важно не только то, кто будет платить за последствия низкого качества регулирования, управления рисками и корпоративного управления. Главное – сконцентрироваться на том, чтобы в будущем оно в банках стало существенно выше. Чтобы такие проблемы не возникли снова и не пришлось снова привлекать средства налогоплательщиков или акционеров.
Мы считаем, что плохие долги должны быть реструктурированы и расчищены, банки должны быть рекапитализированы. Если для этого необходимо привлечь средства из бюджета, что ж, иногда просто нет другого выхода.
F: Но есть же, например, вариант Исландии, где власти отказались спасать банки. И, кажется, катастрофы там не произошло.
– Большинство вкладчиков исландских банков находилось за пределами страны. По сути, они отказались платить своим вкладчикам в Великобритании. Кроме того, эти банки были существенно больше, чем объем рекапитализации, который мог позволить себе бюджет Исландии. То есть это совершенно другая ситуация, чем в Казахстане.
У вас, если банки не рекапитализировать, возникает опасность остановки экономического роста. Поэтому для вас лучший пример не исландский, а, скажем, шведский, где в 1990-е крупнейшие банки были реструктурированы, хорошие активы были выделены в так называемые хорошие банки, плохие активы выведены в asset management company (компанию по управлению активами), которая в дальнейшем занималась их реструктуризацией и управлением.
ЕББР – один из ключевых участников так называемой Второй венской инициативы. Это платформа для диалога между международными финансовыми организациями, центральными и многонациональными банками, где мы обсуждаем лучшие практики и пытаемся помочь странам решить проблему плохих долгов. Чудес не бывает – кто-то должен заплатить. Акционеры банков, конечно, теряют свои деньги, но для того, чтобы те продолжили кредитовать экономику, нужно дать им новые капиталы. Обычно это делают новые акционеры либо правительство.
F: В последние годы из Казахстана ушли практически все иностранные банки, кроме российских. О чем, на ваш взгляд, это свидетельствует?
– Это проблема не только Казахстана, но и многих развивающихся экономик. Иностранные банки уходят по двум причинам. Во-первых, у многих возникли проблемы в головных банках, и поэтому им пришлось продавать активы, чтобы поднять уровень капитализации. Вторая причина – замедление роста во многих развивающихся экономиках, особенно нефтяных. Прогнозы роста в нефтедобывающих странах существенно пересмотрены вниз. И в этом смысле неудивительно, что возможностей для иностранных банков в таких экономиках сейчас гораздо меньше – они по определению умеют лучше работать с более обеспеченными клиентами, и если рост этого сегмента ограничен, то их конкурентное преимущество тоже ограничено.
F: В одном из ваших недавних интервью вы сказали, что в среднесрочной перспективе Казахстан может обогнать Россию по подушевым доходам. На чем основано это предположение?
– Если рассмотреть среднесрочный и долгосрочный прогноз роста – например, тот, что дает МВФ, – у Казахстана, особенно при условии реализации программы реформ «100 шагов», есть перспектива расти с темпом 4%. По России на сегодня есть консенсус, что ее экономика будет расти с темпом 1,5%. Поэтому в обозримой перспективе, безусловно, Казахстан догонит и обгонит Россию.
Многое, конечно, будет зависеть от притока-оттока капитала, курсов валют, но в целом точка зрения международных финансовых институтов заключается в том, что при нынешнем подходе к осуществлению структурных реформ у Казахстана больше возможностей для достижения более высоких темпов роста, чем у России.
F: Что касается программ и планов, то у Казахстана, конечно, большой опыт в их разработке, но далеко не всегда они претворяются в жизнь…
– Вы знаете, Казахстан – одна из крупнейших стран операций ЕББР, вторая по размеру нашего бизнеса после Турции. После принятия программы реформ «100 шагов» мы заключили с вашей страной Рамочное соглашение о расширенном партнерстве и видим, по крайней мере, что у правительства серьезное отношение к этому документу. В этом смысле пока у международных финансовых организаций больше уверенности в том, что план реформ в Казахстане будет так или иначе выполнен, в то время как по России такой уверенности пока нет.
F: Как вы оцениваете влияние ЕАЭС на экономику Казахстана? В последнее время в стране на разных уровнях возникло некоторое разочарование результатами постсоветской интеграции. В частности, считается, что как раз мы со своим низким уровнем диверсификации экономики и небольшими ее размерами оказались в проигрыше – импорт из стран ЕАЭС постоянно растет, а экспорт туда падает. Кроме того, выросла зависимость нашей экономики от того, что происходит в России. Особенно сильный шок казахстанские производители испытали во время диспаритета курсов тенге и рубля, когда оказалось, что границы для демпинга закрыть нельзя (в прошлый кризис, когда ЕАЭС еще не было, запрет на ввоз некоторых чувствительных товаров спас многие местные предприятия).
– Наибольшие выгоды от интеграции получают страны с взаимодополняющими, а не схожими экономиками. Поэтому, действительно, выигрывают те экономики, которые имеют другой профиль, а также получающие доступ на больший рынок. В этом смысле, конечно, ваши аргументы имеют право на жизнь.
С другой стороны, само устранение границ усиливает стимулы к повышению конкурентоспособности. В этом смысле не случайно, что именно после создания ТС и ЕАЭС в Казахстане появилась программа, направленная на повышение конкурентоспособности. Но, как вы правильно заметили, программы имеют значение только в той степени, в которой выполняются.
Что касается уровня зависимости казахстанской экономики от российской (я бы сказал – взаимозависимости), каждый процентный пункт экономического роста в России приводит к 0,2–04% роста ВВП Казахстана. То есть прогнозируемый рост российской экономики – это очень хорошая новость для вас. Такая взаимосвязанность – нормальное явление для соседних стран, к тому же не имеющих границ.
F: Но, несмотря на такую плотную интеграцию, у России в Казахстане нет крупных инвестиционных и инфраструктурных проектов (за исключением добычи сырья), а у Китая есть. Казахстан активно участвует в китайской программе «Один пояс – один путь» и вообще всячески выказывает желание еще более тесного сотрудничества с южным соседом, вплоть до интеграции в некоторых отраслях, например транспортно-логистической. Может ли это привести в будущем к конфликту интересов Китая и России в Казахстане?
– Мне кажется, по крайней мере официальные заявления руководителей перечисленных стран говорят о том, что они рады сотрудничать на всем евразийском пространстве. Мы сами соинвестируем с AIIB (Азиатским банком инфраструктурных инвестиций). В Казахстане у нас пока нет совместных проектов, но есть намерения, о которых я пока не буду говорить.
В целом в Казахстане и Центральной Азии наблюдается огромный неудовлетворенный спрос на инфраструктурные инвестиции, и очень хорошо, что там работают и Всемирный банк, и ЕБРР, и Азиатский банк инфраструктурных инвестиций, и Евразийский банк развития, причем над некоторыми проектами – вместе. Что будет дальше, трудно предположить, но сейчас официальная позиция правительств заключается в том, что всем нужны новые инвестиционные ресурсы и все готовы сотрудничать для осуществления новых инвестиционных проектов.
Для Китая «Один пояс – один путь» – ключевой проект. Как вы знаете, он охватывает целый ряд стран, простираясь до Ближнего Востока и Европы. И это благо для вас – попасть в эту программу. Казахстан не имеет доступа к океану, и в этом смысле иметь инфраструктурные связи с большими рынками – европейским, китайским, российским – важная составляющая стратегии экономического роста, и инвестиции в это направление крайне важны.
Знаете, когда Китай создавал Азиатский банк инфраструктурных инвестиций, многие западные страны с настороженностью отнеслись к нему. У некоторых присутствовали сомнения относительно того, будет ли этот банк работать на современном уровне, используя стандарты отношения к окружающей среде, прозрачности, подотчетности, борьбы с коррупцией. Сейчас становится ясно, что AIIB готов работать по таким стандартам. Так что это большое благо для стран – получателей инвестиционных ресурсов.
F: Тем не менее в целом общество в Казахстане по-прежнему настороженно воспринимает сближение с Китаем. Эти страхи, в частности, привели к массовым митингам, остановившим земельную реформу, которая предполагала обязательный выкуп в частную собственность сельскохозяйственных земель местными аграриями и увеличение сроков ее аренды иностранцами. В итоге на создание полноценного рынка сельхозземель наложен пятилетний мораторий. Возможно ли в такой ситуации развитие современного, конкурентоспособного сельского хозяйства?
– Опыт перехода к рынку посткоммунистических стран показывает, что иногда реформы проводятся без учета политического контекста. После чего обращаются вспять под давлением политических сил. Безусловно, мы, как банк, миссия которого заключается в переходе к рынку, выступаем за рыночную экономику, основанную на частной собственности. Но считаем, что эта собственность должна быть легитимна с точки зрения избирателей. Мы полагаем, реформы должны быть разработаны так, чтобы воспринимались как проводимые в интересах общества. Именно тогда собственник не будет бояться обращения реформ вспять и экспроприации приобретенного.
Мне трудно судить, пять лет или другой срок является для вас необходимым, чтобы разработать реформы наилучшим образом. Некоторые страны проводят их быстрее, другие медленнее. Но в целом мы видим, что страны, где земля находится в частной собственности и долгосрочной аренде, развивают сельское хозяйство более эффективно.
F: Насколько вообще надежна ставка на Китай с учетом того, что эксперты все чаще говорят о его внутренних проблемах, связанных с переинвестированностью и перепроизводством? Замедление роста его экономики уже сказалось на нашей металлургии…
– Это один из ключевых глобальных рисков. Когда мы обсуждаем развитие мировой экономики, всегда задаемся теми вопросами, о которых вы говорите. Действительно, за последние 10 лет произошло снижение темпов роста китайской экономики, и даже при этом он был поддержан серьезным увеличением кредитования. То есть правительство и государственные банки Китая понимали, что слишком быстрое замедление нежелательно. Там произошло беспрецедентное расширение кредитования предприятий и домохозяйств. Если 10 лет назад их долг составлял примерно 100–120% от ВВП, то сейчас речь идет о 220%. Это огромный рост, и вряд ли он будет продолжаться такими же темпами в будущем. Поэтому риск замедления вполне ощутим.
Но китайское руководство показывает, что оно осознает эти риски, и в его распоряжении находятся огромные ресурсы, чтобы справляться с ними. В этом смысле даже если замедление произойдет, оно будет скорее постепенным, чем внезапным. Кстати, есть и такая точка зрения, что именно перепроизводство в отдельных отраслях подталкивает Китай к инвестициям за границей, где их доходность может быть выше. Китайские специалисты часто говорят, что как раз этим объясняется приверженность стратегии Нового Шелкового пути.
F: И, наконец, о новом факторе неопределенности – США. Почему, несмотря на возросшую политическую нервозность и не очень оптимистичные прогнозы по глобальному росту, там все растет – от акций до цен на сырье? Как новая экономическая политика администрации Трампа скажется на нашем регионе в целом и на Казахстане в частности? Все-таки именно американские инвестиции остаются у нас самыми крупными (правда, практически все они сделаны в добычу сырья).
– Ну, во-первых, США – это страна, где даже президент не может изменить все и сразу. И в этом смысле политическая неопределенность не обязательно должна отражаться на экономике.
То, что влияет на экономику, это два ключевых обещания Трампа – резкого снижения корпоративных налогов и увеличения бюджетных расходов на инфраструктурные инвестиции. Последнее – как раз тот фактор, который подталкивает ожидания роста цен на металлы, строительные материалы, и эти ресурсы дорожают уже сегодня.
Что касается снижения корпоративных налогов, то это напрямую влияет на фондовый рынок. Курс акций – это отражение ожиданий будущих доходов акционеров, и, если налоги будут снижены, то даже без увеличения темпов экономического роста они получат больше денег. Это означает, что курс акций должен резко вырасти уже сегодня, что мы и наблюдаем.
Если инфраструктурные инвестиции действительно начнутся, вполне возможно, что в США вырастут процентные ставки. Для развивающихся стран это означает начало оттока капиталов. Уверенности в этом пока нет, но возможность существует.
"Forbes Kazakhstan"
Ардак Букеева
11. 05. 17
.Подробнее читайте на kabar.kg ...
